Новостройка. Руина. Сад 

Сложно представить себе более семантически наполненные пространства чем руина, новостройка и сад — три главные составляющие городского лексикона. Убрать одно из них и город станет плоским и одномерным. 

Массивы спальных кварталов, мегаломанских торговых и бизнес-центров, «человейники», громоздящиеся на окраинах городов — среда нашего обитания, создатели которой — мы сами. Стекло, бетон, однообразные дома. Каждое здание когда-то было новостройкой, вызывающей восторг, раздражение или равнодушно принимаемой, но сейчас под новостройкой мы понимаем модернистскую и наследующую ей архитектуру. В свою историческую эпоху это было решение жилищной проблемы, настоящая победа над силами природы, а в перспективе и гравитации (вспомним хотя бы проекты Малевича и Хидекеля). Еще шестьдесят лет назад новостройки казались прорывом, окном в будущее, прорубленным топором прогресса. Но топор быстро затупился, стекло потускнело, а бетон превратился в крошку, обнажив под собой зияющие скелеты арматуры и пустоту. Утопия нового строительства стала руиной, воспоминанием и ностальгией по неслучившемуся будущему, живым напоминанием краха надежд модернизма. 

Руины также парадоксальным образом связаны с модерностью. По ходу развития современной истории они наделялись всевозможными, часто противоречивыми свойствами и функциями — психологическими, политическими или философскими. По мере того как происходило все больше разрушений и их следы становились все нагляднее, философы, от Эдмунда Бёрка и Дени Дидро до Георга Зиммеля и Жана Бодрийяра, начали обращать внимание на значимость развалин. Вальтер Беньямин, развивая теорию руин в «Происхождении немецкой барочной драмы», пишет о том, как эти объекты раскрывают одновременно и совершенно лишенный значения, случайный порядок вещей, в котором мы существуем, и иррациональную потребность в спасении. Барочный художник — под ним подразумевается и художник современный — может только накапливать «осколки» и фрагменты действительности, но не в силах выработать ясного представления о цели; он только ожидает чуда. Вплоть до сегодняшнего дня российский ландшафт наполнен руинами, начиная от недостроенных и брошенных величественных дворцов до незалеченных ран войн XX века и горестных результатов постсоветского забвения. Руина — это пространство уединенных мечтаний, место примирения природы и человека, но это и проза жизни, когда руина «перестает казаться метафорой»: любой заброшенный завод, любой долгострой, которые образуют белые пятна внутри городской топографии. Хотя они всегда и повествуют о времени, в нашем восприятии руины больше говорят о современности, чем о периоде их возникновения. Вспомнить хотя бы имитации древних развалин, появившихся в садах и парках эпохи Просвещения. 

Эта связь руины с садом неслучайна. Последний— особое пространство, нечто большее, чем обрамленный и отредактированный фрагмент природы. Со времён первых цивилизаций он отвечает двум противоположным стремлениям человека — слиться с природой и подчинить, одомашнить ее. По замечанию Дмитрия Лихачева «обратная связь с эпохой в садах и парках чрезвычайно велика. Сад — это попытка создания идеального мира взаимоотношений человека с природой. Поэтому сад представляется как в мусульманском мире, так и в христианском, раем на земле, Эдемом». Британский режиссер и художник Дерек Джармен суммировал это в лаконичной формуле: «рай преследует сады». В образах райского сада, часто говорится о hortus conclusus, саде «огражденном», ограда в котором символически связана со спасением, изолируя от греха, бедствий и катастроф земного мира. Подобен такому пространству и «Сад» в нашей выставке — место уединения и сокрытия, закрытая система, образ места без времени. Ведь что еще остается в условиях сжимающегося мира кроме как по завету Вольтера возделывать наш сад.

Художники:

Автономная Материя (Илья Шалашов и Александра Степанова), Кирилл Акулиничев, Павел Белан, Евгений Бутенко, Максим Клещиков, Михаил Курганов, Вадим Михайлов.